Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина

Уход, чтобы не сказать – позорное бегство АМ, неожиданно подействовал на нас мобилизующе. Мы все вдруг почувствовали злость и собственную ответственность за судьбу спектакля и стали подбадривать друг друга возгласами:

– Ничего, мы ему еще покажем!

И эта злость заставила нас постепенно припомнить все наши реплики, жесты и позы, которые, казалось, безвозвратно утратили по мановению волшебной палочки злого волшебника. Этим злым волшебником, увы, оказался АМ. После его ухода на нас уже никто не кричал, никто над нами не издевался даже в самые неудачные моменты. И когда в одиннадцать КА буквально принудил нас разойтись, все выглядело уже не так безнадежно, а местами и вполне сносно. Сносно, хотя и не более того. Мы разошлись не раньше, чем КА пообещал, что мы соберемся еще пару раз и поработаем дополнительно, а генеральную репетицию проведем уже накануне спектакля. А за это время АМ, наверняка, успокоится, придет в себя и снова примкнет к нам на правах режиссера и автора идеи.

Но АМ не примкнул. Более того, он не появлялся в школе всю оставшуюся до премьеры неделю. Не явился он и на сам спектакль. И за все это время ни разу мне не позвонил. Я не звонила тоже, хотя видит бог, каких трудов мне стоило от звонка удержаться.

***

И вот он наступил – день премьеры. Наш Аустерлиц. Или Ватерлоо? Мы все страшно волновались. Впрочем, сказать «волновались» – это ничего не сказать. Тут был и страх, и робкая надежда «а вдруг?» Да еще эти столь свежие воспоминания о той злополучной генеральной репетиции. КА подбадривал нас, как мог. Он говорил, что это волнение – вещь совершенно естественная и необходимая. И бороться с ней не нужно. Он по себе знает, что именно эта лихорадка, охватившая нас, заставляет актеров иногда прыгнуть выше головы. И именно поэтому подлинные знатоки театра стараются обязательно попасть на премьеру. Потому что только тогда и можно увидеть спектакль и игру актеров на самом пике. А потом, уже через 5 или 6 представлений, это волнение, кураж и ощущение новизны у актеров неизбежно утрачиваются., Спектакль постепенно превращается в рутину, актеры уже не живут своей ролью, а только автоматически ее воспроизводят.

Мы все собрались за два часа до спектакля, за полчаса до начала нас уже загримировали. Мы то и дело подбегали к занавесу, отделявшему нас от зрителей, заглядывали сквозь дырочку в нем, и с замиранием сердца следили за постепенно прибывающей публикой, без труда обнаруживая в ней наших родителей, которых волнение тоже заставило прийти и занять места загодя. Уже за четверть часа до начала мы могли бы, если бы так не волновались, с удовлетворением сказать: «Театр уж полон, ложи блещут», хотя, понятно, – никаких лож и в помине не было.

***

Но вот раздались 3 гулкие удара колокола, который на этот случай успешно заменило большое оцинкованное ведро, в которое с упоением бил медным пестиком кто-то из «рабочих сцены». Занавес распахнулся и представление началось.

Поначалу публика была настроена скептически, поскольку сам выбор пьесы для самодеятельного театра особых надежд породить не мог. Только наши родители с любопытством устремляли глаза на актеров в тщетной надежде отыскать свое чадо. Словом, какое-то время зрители пребывали в недоумении. Но постепенно смысл происходящего на сцене стал до них доходить. Тогда настроение в зале стало меняться, что мы, актеры, моментально почувствовали. Зримо нарастающий интерес публики подействовал на нас, как допинг, и мы с удивлением заметили, что волнение вдруг исчезло, а на смену почти полуобморочному состоянию, в котором мы недавно пребывали, пришел тот самый долгожданный кураж, о котором нам твердил КА.

Да, наша актерская игра была далека от совершенства. Это – мягко говоря. Но тем не менее, мы почувствовали ту легкость и даже озорство, на которые радостно откликался пристрастный зал. И это, по словам того же КА, было непременным и чуть ли не основным признаком грядущего успеха. Сам же КА был явно в ударе и просто летал по сцене, так что несколько раз зрительный зал разражался аплодисментами, хотя разыгрывавшаяся на их глазах трагическая история этих аплодисментов вовсе не предполагала. А в финале спектакля в зале установилась та напряженная «благодарная» тишина, которая, если случается, то с лихвой окупает все жертвы, принесенные режиссером и актерами за долгие месяцы подготовки. И эта тишина стояла долго и нарушилась уже только после окончания спектакля, когда мы, актеры, по указанию КА вышли на первый поклон. Словом, это был триумф. Публика аплодировала стоя. То и дело кто-то из зрителей, сложив ладони рупором, гулко кричал «Браво!»., Мы выходили на поклоны снова и снова (кто-то посчитал, что их было 8 или 9). Предусмотрительные мамы участников выносили на сцену цветы, большая часть которых по праву досталась КА, но и на нашу долю кое-что выпало. Похоже, восторг зрителей был вполне искренним.

В какой-то момент КА жестом попросил тишины, поблагодарил публику и сказал, что львиную часть успеха, помимо, конечно, великолепной игры актеров (тут он поклонился в нашу сторону) нашему скромному спектаклю обеспечил превосходный режиссерский замысел. К сожалению, автор идеи и режиссер, внесший огромный вклад в создание спектакля, всеми нами любимый АМ не смог присутствовать при триумфе своего детища, но, конечно, он более чем заслуживает своей доли благодарности и аплодисментов зрителей.

После этих слов он сам начал энергично аплодировать, а мы, размягченные столь неожиданным, но несомненным успехом, проявили великодушие, свойственное юности, и поддержали его, пусть и без особого энтузиазма. А потом публика подхватила наши довольно жидкие аплодисменты и тоже захлопала в ладоши, ибо большинство ничего не знало о тех драматических перипетиях, которые предшествовали премьере. Я же испытала прилив благодарности к КА, за то, что он не забыл про АМ. Правда, и повздыхала про себя, сравнивая самого КА с «моим». Ибо сравнение радости мне не доставило, настолько КА оказался надежнее и повел себя достойнее своего приятеля.

Мы, актеры, еще долго не хотели расходиться, вновь и вновь вспоминали самые удачные или смешные моменты. И на наших лицах блуждала счастливая улыбка, подобная той, что вспыхивала на лице Деточкина, когда его сразу после премьеры «Гамлета» увозила доверху заваленная цветами милицейская машина. Увозила «в места не столь отдаленные». Но постепенно радостное возбуждение спадало, и кое-кто начал даже вздыхать – мол, вот все и закончилось. А жаль…

– Почему же кончилось? Ведь театр не закрылся. Будут же новые спектакли, еще лучше этого, – утешал нас в меру сил КА.

***

Когда я вернулась домой, то получила еще порцию похвал от самых авторитетных для меня рецензентов – моих родителей. Они сами не имели непосредственного отношения к искусству. «Мы, увы, не творцы, а в лучшем случае потребители», – не раз со вздохом некоторого сожаления говорил папа. Но я знала, что оба (особенно, он) обладают на редкость тонким художественным чутьем и превосходным вкусом, и привыкла полностью полагаться на их оценки. Я знала, что они весьма скупы на похвалы. И поначалу даже решила, что их восторги объясняются пристрастностью. Мол, ну как же, собственная дочка в театре играет – какая же умничка! Так взрослые всегда разражаются неумеренными и неискренними восторгами, глядя на «каляки-маляки» малышей.

Но в этом случае оказалось, что они вовсе не делают никаких скидок «на самодеятельность».

– Ритуля, это было ве-ли-ко-леп-но!!! Я и близко такого не ожидала! – воскликнула сияющая мама.

– Да, и я тоже. Большая и прекрасная работа. Вы молодцы! – поддержал папа.

Мои родители еще долго продолжали расточать свои восторги и никак не могли успокоиться. Я видела, что спектакль, действительно, произвел на них впечатление. И в другой ситуации чувствовала бы себя на седьмом небе от счастья. Мне и сейчас, конечно, было очень приятно это слышать, но я даже на секунду не могла забыть о том, что сделал АМ с нами и, особенно, со мной. Поэтому отвечала односложно, ограничиваясь, в основном, кивками и поддакиваниями.

Мама даже удивилась такому сдержанному поведению и спросила:

– Что с тобой, девочка? Устала? Или кто-то тебя обидел?

Эх, мама, мама! Если бы ты только могла предположить, кто и как меня обидел…

А спустя несколько дней выяснилось, что у нашего «Отелло» есть еще «порох в пороховницах». Оказалось, что среди восторженной публики, заполнившей в тот вечер наш школьный актовый зал, затесался и один весьма уважаемый театральный критик – отец мальчика из какого-то младшего класса. И, видимо, его стараниям мы обязаны тем, что неожиданно получили предложение принять участие в конкурсе молодежных театров. «Вещь на моей памяти небывалая, – не без гордости сообщил нам КА, – чтобы школьный театр был приглашен на подобный конкурс в числе взрослых, а иногда и вполне профессиональных трупп».